Новости – Общество
Общество
«Как кино снимать — так сюда, а как квартиры давать — шиш»
Фото: Юлия Овсянникова
Корреспондент «Русской планеты» провела три дня в тверском гетто
10 июля, 2014 22:05
13 мин
– Дочка, выручи! Дай двенадцать рублей! — раздается голос со скамейки. Пошатываясь, ко мне идет помятый мужчина с темным лицом.
Шарю по карманам.
– Ты аккуратнее, смотри, вещь-то дорогая. Вдруг цыгане какие отнимут! — сипло говорит мужик, заметив фотокамеру. Получив мелочь, забирает со скамейки грязный пакет и мгновенно ретируется.
Иду через темный утренний парк. Вокруг — ни души. У скамеек валяются пивные бутылки. Впереди — краснокирпичные морозовские казармы. Двор Пролетарки.
– Нога за ногу... Быстрей, давай, тащи! — на складах в самом бедном тверском микрорайоне утро началось давно. Визжат тормозами «Газели», носятся ящики, звучит таджикская, азербайджанская, цыганская, вьетнамская и русская речь.
Знаменитый Двор Пролетарки окружен кольцом супермаркетов. На месте легендарной швейной фабрики, вокруг которой когда-то и появился район, несколько лет назад был построен огромный магазин «Рубин». На первом этаже там плавают акулы в аквариуме, собраны бутики крутых брэндов и обустроена зона фастфуда. Дорога во двор Пролетарки начинается здесь. Справа — остановка, от нее по дороге прямо и налево, мимо заборов, автостоянок, обшарпанных зданий. Потом по мосту через заросшую ряской речку: она, как древняя Лета, разделяет два тверских мира. Позади остается роскошный «Рубин» и толпы покупателей, впереди — тверское социальное гетто, которое десятилетиями не могут расселить.
Слева на поребрике на корточках сидит компания. Пять человек. Курят. Недобро поглядывают в мою сторону.
– Доброе утро! Я журналист. Не подскажете, как пройти к «Парижу»?
– Да вон там! — равнодушно кивает парень в серой футболке с надписью Chicago bulls.
Подходит толстая женщина в халате, на ногах — резиновые домашние тапки.
– Куда Марат девался? Я ему сейчас устрою! — орет она.
Ей что-то тихо объясняют, звучит слово «журналист».
– Да у нас тут каждый день журналисты ходят. А толку никакого. Когда квартиры-то дадут? Вот вы зайдите, посмотрите: у меня тут кусок штукатурки с потолка упал. Чуть ребенка не зашиб. Вот такой кусище, говорю. Воды недавно опять не было. Вымрем все скоро!
Женщину зовут Лариса. По выходным она торгует на центральном рынке, продает обувь. Владельцы торговой палатки, братья-азербайджанцы, живут здесь, во Дворе Пролетарки. Приехали в Тверь год назад, обосновались в одной из казарм.
– Вот они скоро в коммуналку переедут, в город, у них деньги появились. А я останусь. Тут и помру, — жалуется она, требуя написать злую статью.
– Что же, обижают вас ваши палаточники?
– Да нет, нормальные они мужики. Соседи. Вчера посидела с ними малек: власть ругали. Как кино снимать — так сюда, а как квартиры давать — шиш.
К разговору присоединяются две проходящие мимо женщины. Света — медсестра в одной из городских больниц, Ирина торгует в цветочном ларьке. Рассказывают: как-то по зиме приехали московские киношники. Переборщили с пиротехникой: шарахнуло так, что вылетели все стекла в соседних домах.
– Ну, мы все повыскакивали. Мужики с битами выбежали. Киношники по машинам — и драпать. Они про войну кино снимали: лучше места не найти — у нас ведь как после бомбежки.
По дороге ребятишки катят продуктовую тележку — не из того ли самого «Рубина»? В ней, хохоча, сидит темноволосый смуглый мальчонка. Кричит что-то по-русски, но с сильным акцентом. С растянутых во дворах веревок снимается высохшее за ночь белье, компания цыган уносит красные цветастые ковры.
Я ныряю в недра казармы. В темном коридоре висит густой плотный дым. У железных пепельниц кипит жизнь:
– Николаич, там моя соль купить забыла. Дай чуток! Варит там что-то на плитке, — хрипло просит мужик, смоля сигарету. Замечает меня. Улыбается. Рот полон золотых зубов.
Мимо проносится интернациональная стая детей. Снуют женщины в халатах. Вокруг затхлость и сырость. Со стен слетает краска. Хлопают двери. Во дворе Пролетарки начинается пятничное утро.
«Терпеть друг друга надо, во врагах всю жизнь не проживешь»
Когда-то это место было образцом. Утопией. Фабрикант Морозов, организовав мануфактуру, показал всей стране, что такое социальная ответственность. Сто лет назад вокруг фабрики выросли краснокирпичные казармы по проектам лучших архитекторов, для рабочих построили больницы, бани, детские сады, школы. Затея была простой: превратить огромную фабрику в маленькое автономное государство, где рабочие люди живут большой дружной семьей, ни в чем не нуждаясь.
В советские времена Двор Пролетарки было местом легендарным: работали станки, перевыполнялись планы, вручались кубки и вымпелы, цвела преемственность в профессии. В книгах, выпущенных в семидесятых-восьмидесятых годах, жизнь микрорайона описывается в радостном, бодром ключе: «Остановка: «Пролетарка», — объявляет кондуктор. Вот он, знаменитый трудовой район!»
В девяностые сказка закончилась: производство прекратилось, а казармы остались. И остались живущие в них люди, для которых на многие годы стал актуальным вопрос: «Кем быть? Где работать? И как вырваться из рушащихся, ветшающих казарм, которые пришли в упадок и требуют масштабного, капитального ремонта?» Во Двор Пролетарки потянулись толпы мигрантов, обманутые черным риелторами бывшие владельцы квартир и отчаявшиеся люди, которым больше некуда идти. Так в Твери появилась маленькая интернациональная страна, окруженная кирпичными ветхими стенами: а городские чиновники получили многолетнюю головную боль. Расселить пару тысяч человек оказалось невозможно.
Ночь. Я сижу на скамейке между казармами и беседую с Григорием, местным жителем. Он сильно поддат, и уже в третий раз рассказывает мне невеселую историю своей жизни.
– Сам я из Молоково. Приехал в Тверь учиться в колледж. Потом армия. Потом вернулся. Потом забухал. Познакомился с девчонкой: она тут во Дворе Пролетарки всю жизнь живет, и родители ее, и бабка. Бабка была ткачихой, у нее и грамоты где-то лежали. А потом фабрики не стало, брат в девяностые на зону поехал — за героин. А я грузчиком работаю: вот машину куплю — и буду таксовать.
Григория постоянно отвлекают. То стрельнут сигарету, то отзовут «на пару слов». Он со всеми здоровается, потом шепотом объясняет:
– Это вот Санек пошел, хороший пацан — нормальный работяга. А это вот армяне наши — у них семья большая, пять детей, недавно еще один родился. Они после землетрясения еще в советские времена приехали: так тут и бьются. А это вот богомолка наша пошла…
Григорий рассказывает: Двор Пролетарки в свое время очень полюбили христиане-евангелисты. Начали собирать местных детей и вывозить их на пикники. Заодно раздавали кресты, рассказывали о Боге. Одним словом, проповедовали:
– У нас даже азербайджанцы своих мелких с ними отправляли. А что? Бог он и есть Бог: какая разница? А дети хоть воздухом подышат, на речке-то. Что они тут видят? Грязь одну, хлам, мат-перемат — у нас тут жизнь суровая. Такие дела.
К ночи Двор Пролетарки оживает: бродят пьяные компании, по дорогам летят машины — начинаются местные гонки на скорость.
Григорий раскрывает тайны — вот там, и это все знают, гонят самогон. Вот тут канистрами продают паленый коньяк. А вот в той казарме есть что-то «поинтереснее»: там люди южные, горячие, и к ним постоянно приезжают то казаки в «милитари», то полиция, то наркоконтроль.
Двор Пролетарки считается довольно опасным районом: в свое время здесь хотели организовать казачьи патрули. Случались и столкновения с национальным окрасом: кто-то с кем-то подрался — и из города подъехали подкачанные парни славянской внешности. Набежали местные, начали объяснять: живем десятилетиями, разберемся сами. А чужих не надо.
– Набили все друг другу морды и разошлись. Потом улеглось. А как иначе-то? На одной кухне же готовим, в один туалет ходим, дети во дворе вместе бегают… Терпеть друг друга надо, во врагах всю жизнь не проживешь, — философски заключает Григорий.
Напоследок хвастается: у местных армян дочка — экстрасенс. Была на передаче, ее показывали по телевизору. А потом уехала в другую область и дает советы политикам: она умеет заглядывать в будущее.
– У нас тут талантов много. Круга знаете? Так вот он у нас родился, тут и на гитаре играть учился, потом песни о Дворе Пролетарки написал, про «Париж». Он в сорок восьмой жил: туда постоянно бродили фотографы, люди какие-то, и комнату закрыли.
Григория загоняет домой его вторая половинка: худая крашеная блондинка. На меня смотрит мутно и недобро. Я бреду по темному Двору Пролетарки: мимо с шумом и визгом пролетают машины: стекла опускаются, меня разглядывают — и едут дальше. В окнах горит свет. Пахнет подгоревшей кашей. Натыкаюсь на огромную помойку. Выхожу на шиномонтаж: судя по хохоту и шуму, там тоже празднуют субботу.
Бурная политическая жизнь
– Здесь что ни казарма, что ни дорожка — то история, — говорит Людмила Абрамова, очень энергичная общественница, живущая в знаменитом «Париже», легендарном доме № 70, стоящем во Дворе Пролетарки.
У нее постоянно звонит телефон.
– Приемная? Какая еще приемная? А, вот вы, значит, наконец. На письмо когда ответите? — ее трубный голос разносится по квартире.
Абрамову знают все тверские чиновники: по кабинетам и приемным гуляют десятки писем за ее подписью. В свое время ее встречали на самых разных митингах и пикетах. Абрамова прогремела во времена расцвета партии «Родина»: партии давно нет, а активисты из Двора Пролетарки до сих пор воюют с властью.
– У нас тут такая бурная политическая жизнь! На каждых выборах все едут во Двор Пролетарки: кого мы тут только не видели — и депутатов, и всех глав Твери, и федеральных людей. Приезжала даже Елена Драпеко: но народ раскричался. Все обещают, бьют себя пяткой в грудь, а толку — ноль. Ни ремонтов, ни переселений: во Дворе Пролетарки живет несколько тысяч человек — представляете, какая это политическая сила? — объясняет Абрамова.
Это она придумала громко отпраздновать прошлой осенью столетний юбилей «Парижа». Проект шедевра промышленного модерна получил во времена фабриканта Морозова медаль на парижской выставке — и романтичное название. Жителям «Парижа» сравнительно повезло: здесь отдельные квартиры, в подъезде прошел ремонт. Но бунтарский дух Двора Пролетарки не побороть ничем: микрорайон живет как единый организм, и новости из любой казармы мигом разлетаются по соседям, будоража умы и души. Где-то начала валиться стена? Местные активисты мигом садятся на телефоны и строчат письма в редакции.
.jpg)
На столетие «Парижа» звали многих: специальные приглашения полетели и в Москву, в приемные президента и премьер-министра. Из столицы, конечно, не приехали — зато мероприятия посетили глава города, глава Пролетарского района, уполномоченный по правам человека в Тверской области. На празднике вспоминали «именитых земляков» — певца Михаила Круга, актера Владимира Зельдина, джазмена Давида Голощекина, которые росли во Дворе Пролетарки. Заодно чиновникам в очередной раз высказали все, что думают о жизни в социальном гетто: о толпах гастарбайтеров, нелегальной торговле наркотиками, летящей штукатурке, «зарубленных» программах по переселению. В очередной раз намекали: рядом железная дорога, однажды ее уже чуть не перекрыли. Песни отгремели, и наступила тишина. Тихо несколько человек отправилось в бывшие общежития — по программе переселения. До массового исхода дело так и не дошло, и дойдет явно не скоро — денег на такие масштабные проекты в городском бюджете нет.
Впрочем, те, кому удалось покинуть «гетто», как ни странно, не торопятся его забыть.
– Ой, как я рада! Соседи — пенсионеры, повсюду русская речь, ночью тихо: никто не стучит, не хлопает, не шумит. Пока привыкаю к тишине: и никак не могу привыкнуть. Скучаю ли я? Ну конечно, скучаю, — говорит Зоя Файфер. Совсем недавно она отпраздновала новоселье: активистка движения за расселение Двора Пролетарки, самого проблемного тверского района, теперь живет у кукольного театра. Признается: бытовые условия те еще. Линолеум древний, кто-то украл унитаз, ремонт делали на скорую руку. И все-таки это победа: после многолетнего хождения по администрациям и инстанциям, стояния в пикетах и раздачи гневных комментариев журналистам Зое Файфер удалось вырваться из Морозовского городка.
– А другие активисты остались. У них там пополнение: новые лица, новые имена. Езжу во Двор Пролетарки каждый день. Никак не могу закончить с переездом. Если какая информация нужна — звоните, не стесняйтесь, — боевито заверяет она.
Странно, Двор Пролетарки — не то место, которое покидаешь с легким сердцем, не оглядываясь назад. Мне рассказали, что две семьи, с трудом добившиеся переезда, жаловались бывшим соседям: жизнь устроилась, обои на месте, вода из крана течет, и есть своя кухня. Но соли ни у кого не допросишься. Ковер на улице не повесишь. И в карты во дворе играть не сядешь. Ну что это за жизнь? Как на Марсе.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
